Пока весьма черновое создание, написалось только что от желания что-то написать. Пока даже шапку делать не буду, но из радости что за столько лет я наконец-то напечатал что-то осознанное, электронное и по порядку изложенное, меня пробрала гордыня, отчего я хочу поделить сим хоть с кем-то, и если этот кто-то меня читает, буду ну ооочень рада всяческим комментариям, хорошим и плохим, потому как я заметила, что это и только это подбивает меня двигаться дальше, а я наконец-то собралась с силами и решила что-то не только делать, но и доводить до конца!
Так что, дорогие читатели, если таковые у меня есть, я рада-рада-рада, что что-то рожаю)))
Ах да, ахтунг. Слэш, нца предвидится, начальная идея спижжена из какой-то манги, kawaii akuma кажется, а дальше пойдет то, чему меня научила сама жизнь ^^ То есть далее постараюсь идеи вставлять свои, а не тырить чужие. Вообще хочу цикл из четырёх несвязанных историй, посвященных разным временам года, соответственно каждой истории своё время написания. Хотя, возможно, и связанных историй. Хз. Текст не вычитан и я уже хочу спать, потому выкладываю своё детище, с трудом, но энтузиазмом доведенное до конца первой части.
Приятного чтения

Лето

*

— Эй ты, Мики!
Был первый теплый день. В воздухе наконец-то чувствовалось приближение лета, закончились дожди, температура поднялась до третьего десятка градусов Цельсия, то и дело были слышны радостные крики чаек, атмосфера постепенно пропитывалась духотой и предвкушением свободы, отчего и без того не на многое способные мозги плавились ещё больше. Было что-то необычное в лете, что-то, что заставляло его ждать, даже сразу после того, как оно кончилось, уже в августе начинать грустить, словно оно умерло навсегда и больше не вернется, а потом из года в год переживать это чувство, глядя на закат, на его золотистое свечение, которое именно в этот месяц становилось особенно тоскливым, словно оно дарило счастье, пропитанное лёгкой, но горькой грустью. А потом не менее тяжелая осень в попытках осознать, что уже далеко не лето, и живая зима. Зима всегда была на удивление живым временем для Мики: если летом он словно погружался в транс, счастливое забытье, то зимой он начинал жить, впитывая всем своим естеством морозный воздух и темноту, предвещающую опасность и наполнявшую большую часть дней. Эта темнота была не злой — она лишь позволяла прятаться в себе плохим мыслям, — но она была разумной, она существовала, и можно было услышать её дыхание. Она всегда была разной, но до боли и отвращения любимой, а потому в чём-то неизменной. И, несмотря на это, не она меняла человека, а лето — словно кокон для гусеницы, — зима же проявляла эти новоприобретённые свойства.
—Эй, Мики, ты меня вообще не слышишь?
—Я задумался. Ты что-то хотел?
Мики нехотя обернулся. Он был уверен, что его мысли намного интереснее того, что может сказать этот парниша, пусть он и радовал глаз своей кукольной мордашкой. Приятная картинка, но не более — ведь зачем кому-то мозги, кто умеет получать то, что хочет, благодаря одному только личику. Почему-то Мики казалось, что этот парень уже и некоторых учителей успел сделать геями. Любопытно только каких.
— Я хотел с тобой поговорить. Давай, пожалуйста, отойдём.
«Начинается… Что на этот раз? Физика, химия? Кому учителя припахали меня помогать на этот раз? Да, кстати, а как его зовут?»
— Да, кстати, а как тебя зовут?
Мальчишка округлил глаза и на его лица возникла милая улыбка, словно он попытался сдержать смешок.
— Я Сид Гаррет. Почти как Сид Баррет, только менее известный, – он всё же рассмеялся. Мягкий звук, так подходящий этой погоде. — Меня, по-моему, даже крысы в подвале знают…
— Рад за них, — Майк прервал бессмысленное, на его взгляд, высказывание, — Повторю: ты что-то хотел?
Сид манерно надул свои пухлые губы, уголки которых продолжали удерживать улыбку, и тяжело вздохнул. «Ещё бы глаза закатил, как баба, ей богу». И неожиданно схватил Майка за руку, заставляя того нагнуться и последовать за ним в один из свободных классов — из-за разницы в росте сопротивляться было непривычно и неудобно, хотя волочиться за мелким особо приятным занятием тоже не являлось.
Остановившись, Мики осмотрелся: обычное помещение, хотя, кажется, здесь он ещё никогда не был. Занятия в этом кабинете закончились явно давно, потому как запахи других людей выветрились, окна были плотно закрыты, и непривычно яркое солнце нагрело воздух так, что из-за духоты и света остро ощущалось присутствие лета. Пока во всём городе царила весна, здесь, в этой маленькой коробке из четырёх стен, уже было лето.
— Ты меня абсолютно не замечаешь! — тон у парня был не столько обиженный, сколько изумлённый. На его лбу от высоко поднятых бровей образовались мелкие морщинки. За ним было интересно наблюдать, пусть иногда и противно.
— Ты не говоришь ничего, что привлекло бы моё внимание. — «Если бы у меня дома можно было менять времена года по своему желанию, я бы сдвинул всё вперёд: весной было бы лето, причём растянул бы его подольше, в конце лета осень, осенью всё равно осень — зима и так бесконечная, нет смысла её растягивать, а потом пораньше весну, где-нибудь в феврале».
— Давай встречаться.
Теперь настала пора удивляться Мики. Вот только он не любил играть эмоциями, напротив, полагал, что чем меньше их проявляешь, тем лучше, а потому слегка изогнул правую бровь. И ничего не ответил — зачем, когда парень и без того болтлив и сам всё пояснит. Но тот застыл с вопросом в чистых глазах, где узор радужки напоминал мрамор, а цвет — какой-то драгоценный или полудрагоценный прозрачный камень, названия которому Мики не помнил. Лишь спустя несколько секунд Сид заметил безмолвный вопрос собеседника и начал неуверенно пояснять, словно пытаясь подобрать единственно правильные слова:
— Я подумал, что ты достаточно умный, без предрассудков, — «Умный, потому что очки ношу, небось даже фамилии моей не знает, не то что чего-то большего, пытается судить обо мне по внешности». — И ты мне нравишься, ведь мне одиноко, и ты нелюдим, может, мы могли бы составить компанию друг другу. Не подумай, что с моим лицом мне не найти друзей, и я над тобой не насмехаюсь, — «То есть он говорит, что я недостаточно хорош для него?» — просто им всем только и нужно, что моя внешность и мое тело, а я так не хочу, я хочу тебя. Ты милый, ты не станешь врать, обманывать и подлизываться, как те, кому нужны деньги моей семьи, а не я сам. Ты ведь не обращал на меня внимания, значит, не станешь со мной плохо поступать, правда? Я так хочу, чтобы со мной был кто-то, кто меня по-настоящему любит. Ты ведь полюбишь?..
И всё это он говорил тихим, мягким голосом, почти шёпотом, проникновенным и трогательным, не таким высоким и порой режущим слух, как до этого, что звучало непривычно, но шло ему много больше, чем подражание звонким девчачьим интонациям.
— Моя фамилия.
— Что?
От удивления Сид потерял весь свой образ трогательного создания.
— Моя фамилия. Ты же её даже не знаешь. Да и с какой стати мне тебя любить? В тебе правда что-то есть, кроме симпатичной мордашки?
Лицо парня исказила неприятная гримаса — всего на секунду, — всего его накрыло волной эмоций, а потом из чуть приоткрытого рта прозвучало неуверенное:
—Но как?.. Разве обязательно знать фамилию, чтобы судить о человеке? Разве тебе недостаточно того, что ты мне нравишься?..
— Мне это неинтересно. Я не собираюсь никого заводить, ни парня, ни девушку, ни тем более тебя. Это только будет отвлекать меня от учёбы, а тратить своё время и деньги, чтобы получить сомнительное удовольствие от секса, в коем пока потребности не имею, не намерен.
— То есть ты мне отказываешь?
Прекрасное личико снова исказила гримаса, на этот раз другая и вполне известная — обиженного ребёнка, которому впервые отказали в том, что он хочет. Аккуратные брови сдвинулись к переносице, словно он что-то пытался осознать, пока широко раскрытые и неморгающие глаза наполнялись слезами, отчего их цвет стал ярче и чище, что Мики невольно подумал: «А он очень красивый, когда плачет». Нижняя губа парня дрогнула и он закусил её, от этого становясь ещё милее и даже несколько соблазнительнее. Он задышал глубоко и шумно, глядя снизу вверх из-под упавшей на глаза белобрысой чёлки — высветлял, не иначе.
— Да, если я непонятно выразился. Ты мне неинтересен.
Сид нервно сглотнул.
— Но ты ведь тоже меня не знаешь, может, я тебе понравлюсь? Мне всегда было так одиноко, никто не хотел узнать меня настоящего, и я подумал, что это сможешь сделать ты, — он тихо всхлипнул, — нет, не подумал, сразу был уверен, что это сделаешь только ты… Я не буду отнимать много твоего времени, честно, и в постели я хорош…
— Даже так? — Мики злобно усмехнулся. — Дорогуша, мне не нужен тренер для секса и подстилка тоже не нужна. И личность с богатым внутренним миром, и обворожительная мордашка с копной светлых крашеных волос, отображающих отсутствие мозгов, причём добровольное. Мне не нужны твоё тело, лицо или душа. Ты мне вообще весь на хрен не сдался.
— Но… — от слёз его глаза стали ещё ярче и Мики поймал себя на мысли, что ему это нравится; а вот то, как красиво он плачет, как не краснеет его нос, как грамотно поставлены всхлипы, что даже не раздражают, выглядело настолько натренированно, что даже мысли не возникло, что Сид плачет по-настоящему. — Что тебе стоит попробовать?.. Я ведь не прошу многого, просто скажи «да» и ты не будешь ни в чём нуждаться, просто согласись стать моим, и я сделаю всё ради тебя…
— Какой же ты тугодум. Я уже сказал «нет» и своё решение менять не собираюсь. И уж тем более я не собираюсь «стать твоим». Мужская гордость, знаешь ли, не позволяет.
— Пожалуйста… прошу тебя… — его голос звучал совсем тихо, а чёлка упала на глаза, скрыв их под собой, из-за Мики разочарованно вздохнул — без этого маленького развлечения в виде разглядывания чужих глаза разговор становился до одурения скучным и бессмысленным. Пора была заканчивать, поэтому, отказав в который раз — Мики потерял счёт попыткам, — он развернулся и пошёл на выход. Дотянувшись до дверной ручки, он не удержался и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть в красивые чуть опухшие глаза, когда неизвестная сила прижала его к двери. Под носом оказались чужие волосы — от них пахло жасмином, Мики любил этот запах, жасмин цвёл под его окном, когда он летом на каникулы уезжал к бабушке, — вблизи казавшиеся мягкими на ощупь, а отсутствие темных корней навело на мысль о том, что цвет-таки настоящий, когда по всему телу разлилась острыми иголками боль, эпицентр которой был в животе. Невольно от неожиданности согнувшись, Мики посмотрел в лицо причине своих сегодняшних бед, а та животно скалилась, облизывая губы, глаза, ещё красные, сверкали каким-то больным огнём, отчего становились не менее красивыми, а Мики поймал себя на мысли, что ему действительно приглянулись глаза этого парня, и до него наконец-то дошло, что именно только что случилось. Он вновь предпочёл сохранить молчание, кто знает этих психов, сейчас сам всё скажет. И тот сказал. Рыча и странно кривя губы, оголяя зубы в зверином оскале, Сид схватил парня за горло, наклонился — тот сполз по двери и теперь был ниже, — и произнёс тихо:
— Тогда мне ничего не остаётся, как изнасиловать тебя. В наказание за неподчинение.
Мики тихо прыснул, но когда в мочку уха впились чужие зубы, он понял, что попал.